«Мои обманчивые сны»
Екатерина Александровна Сушкова
1
Первую любовь Лермонтов пережил еще на Кавказе в 1825 году. Он ее не забыл – как первую любовь. «Кто мне поверит, что я знал любовь, имея 10 лет от роду? Мы были большим семейством на водах Кавказских… К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет 9. Я ее видел там. Я не помню хороша собою была она или нет. …Я тогда ни об чем не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя и ребяческая: это была истинная любовь…,» — писал поэт, вспоминая кавказское лето 1825 года.
В эту же пору он пишет стихотворение «Первая любовь»:
В ребячестве моем тоску любови знойной
Уж стал я понимать душою беспокойной…
(I, 296)*
В то время, когда Лермонтов писал это стихотворение (его относят к 1830 — 1831 гг.), его юное сердце знало уже другую любовь. Длилась жизнь сердца, от которой оно не могло и не хотело отказаться. Лермонтов уже давно понял то, о чем так точно скажет в стихотворении «1831-го июня 11 дня»:
Я не могу любовь определить,
Но это страсть сильнейшая! – любить
Необходимость мне; и я любил
Всем напряжением душевных сил.
(I, 183)**
Предел любви расширялся до предела жизни, до закона поступков, общего морального веления. Это высокое понимание любви было для Лермонтова в тесном единении с его творчеством
2
Когда Екатерина Сушкова в 1830 году приехала из Петербурга в Москву, то приехала она, восемнадцатилетняя красавица, уже ослепленная своими успехами в свете, куда второй год выезжала.
В своих известных записках Сушкова много говорит о пристрастии к «большому свету*. Вспоминая юность, она писала: «Я любила эти обеды; к нам тогда съезжались Долгорукие, Горчаковы, Трубецкие и прочие, все они были такие нарядные, раздушенные, ласковые, так мило смотрели, так приветливо кланялись, что с самого раннего возраста я привязалась к знати».
Какими показались в 1830 году москвичи залетной петербургской красавице? Сушкова пишет: «Несмотря на мое почти неучтивое равнодушие к московским франтам, архивным юношам и студентам, рой их увивался около меня».
Мы привели стихи Лермонтова, затем – несколько цитат из «Записок» Сушковой. Остается лишь добавить, что Лермонтов и Сушкова познакомились в Москве весной 1830 года.
Душа юного поэта была открыта чувству любви, искала ее не страшась ошибиться, не боясь платы за любовь. В суетной душе новой лермонтовской знакомой все было проще и непритязательней. Она не могла подняться выше лукавой насмешливости в отношении юноши, который – ко всему – был младше ее на два года.
Судьбы этих двух людей оказались на время связанными – больше в столкновении, чем в сближении. Лермонтов был увлечен Сушковой, еще не совсем понимая, во что может ввергнуть его непонятая и неоцененная любовь. Сушкова не была увлечена Лермонтовым, совершенно не понимая, какое отмщение ее может ждать, не постигая, как опасно оскорбить мечту и мечтателя. Лермонтов не хотел поступаться высотой оценки любви; Сушкова оставалась верной своему непритязательному взгляду, ей было странно, а подчас – смешно. Так встретились мечта и обыденная проза.
Лермонтова мучила еще и самолюбивая обида – из-за легкого суда над его чувствами; пренебречь же этим судом он не мог. Боролись любовь и вражда, соперничали в сердце поэта, который никогда не искал нарочито легких выходов. А она? Она была заносчива, слепа, холодна и трезва. Понять Лермонтова она не могла. И никогда позже его не поняла. Таким натурам бесполезно, а иногда и опасно сталкиваться с натурами лермонтовского типа.
Ее тетка, хорошо знавшая характер племянницы, дала в свое время весьма откровенную характеристику. Сохранился дневник Сушковой за 1833 год. К некоторым местам сделаны пометки ее теткой, которая дневник прочитала.
К строкам «Меня заставляют даже в мелочах прибегать к хитростям, чтобы избежать неприятностей» сделана приписка: «Вы родились хитрой и фальшивой – недостатки, от которых вас хотели исправить, но как не гони природу, она возвращается галопом!» А выше, к записи от 10 мая, к словам «…Никогда я не буду принадлежать иному, чем человеку хорошего характера, солидного, с развитым умом», приписано: «Горе ему».
Трезвая по натуре, Сушкова расчетливо искала жениха. Романтика могла лишь спутать карты. И к чему было ей замечать юношу, безвестного стихотворца? А предвидеть будущее она не могла. Однако «Записки» писались, когда Лермонтова уже не было в живых. Следовало тайно менять ходы.
«У Сашеньки (А. Верещагиной), — писала Сушкова, — встречала я ее двоюродного брата, неуклюжего, косолапого мальчика лет шестнадцати или семнадцати, с красными, но умными, выразительными глазами, со вздернутым носом и язвительно-насмешливой улыбкой. Он учился в Университетском пансионе, но занятия его не мешали ему быть почти каждый вечер нашим кавалером на гулянье и на вечерах; все его называли просто Мишель, и я так же, как и все, не заботясь нимало о его фамилии. Я прозвала его своим чиновником по особым поручениям и отдавала ему на сбережение мою шляпу, мой зонтик, перчатки, но перчатки он часто затеривал, и я грозила отрешить его от вверенной ему должности».
Не разглядела, не поняла… Может быть, не хотела понять? Удивленный пристрастностью тона мемуаристки, А.П. Шан-Гирей выступил с резкими критическими замечаниями по поводу ее воспоминаний, с указаниями на фактические ошибки, на неверность их тона. Касаясь, в частности, того момента, который мы процитировали, он пишет: «Мишель не был косолап, и глаза его были вовсе не красные, а скорее прекрасные».
3
Шло лето 1830 года, которое Лермонтов проводил в подмосковной деревне своих родственников, Столыпиных, — Середникове. Неподалеку от Середникова, в Федоровке (также – Верещагино), жила А. Верещагина, по соседству, в Большакове, у своей тетки поселилась Сушкова. Наезжали в Середниково Лопухины, Бахметевы, Столыпины. В большом середниковском парке и в доме веселилась молодежь. Вот в этой-то веселой толпе безудержно кокетничала залетная петербургская очаровательница с ослепительно светскими манерами, стремясь поразить воображение медведей москвичей. А пококетничать miss Black eyes умела. Жгучие глаза расчетливой очаровательницы, которые она умело прятала под пушистые ресницы и, неожиданно вскинув этими длинными ресницами, широко открывала, особенно занимали насмешливую середниковскую молодежь. Было даже сложено двустишие:
Never in our life
Лермонтов посвящал Сушковой стихи, в них выражались подлинные его чувства и придуманные для нее: надо было отвечать на кокетство черноокой очаровательницы. Е.П. Ростопчина, известная в свое время поэтесса, кузина Е.А. Сушковой, писала впоследствии в своих заметках о Лермонтове, предназначенных для Александра Дюма: «Он, одних со мною лет, даже несколько моложе, занимался тем, что старался вскружить голову одной моей кузине, очень кокетливой; они были, как говорится, «двое в игре».
Вот первые обращенные к Сушковой стихи Лермонтова:
Вблизи тебя до этих пор
Я не слыхал в груди огня,
Встречал ли твой прелестный взор –
Не билось сердце у меня.
И что ж? – разлуки первый звук
Меня заставил трепетать;
Нет, нет, он не предвестник мук;
Я не люблю – зачем скрывать!
Однако я хоть день, хоть час
Еще желал бы здесь пробыть,
Чтоб блеском этих чудных глаз
Души тревоги усмирить.
Это стихотворение написано 12 августа, когда Лермонтов уезжал из Середникова. Минуло уже много дней со дня первого знакомства в Москве, прошли середниковские летние шумные месяцы, а Лермонтов все еще не хотел себе признаться в своем увлечении.
Уже по возвращении из Середникова в Москву в один из осенних вечеров собралась веселая компания молодежи. Лермонтов предложил, что он прочитает какие-либо стихи, которые будут предназначены тому или другому из присутствующих. Когда он выполнил это, Сушкова упрекнула его за то, что он, обращаясь к ней, ограничился несколькими строками из Пушкина, не сочинив чего-либо для нее специально. В «Записках» можно прочитать:
«-- И вы напрашиваетесь на правду? – спросил он.
-- И я, потому что люблю правду.
-- Подождите до завтрашнего дня.
Рано утром мне подали обычную серую бумажку, сложенную запиской, запечатанную и с надписью: «Ей, правда»». Дальше у Сушковой следует текст стихотворения «Весна»:
Когда весной разбитый лед
Рекой взволнованной идет,
Когда среди полей местами
Чернеет голая земля,
И мгла ложится облаками
На полу-юные поля,
Мечтанье злое грусть лелеет
В душе неопытной моей.
Гляжу: природа молодеет,
Не молодеть лишь только ей.
Ланит спокойных пламень алый
С годами время унесет,
И тот, кто так страдал бывало,
Любви к ней в сердце не найдет!
Приведенный текст стихотворения имеет вид, в каком он напечатан в записках. В публикуемых в собраниях сочинений Лермонтова есть некоторые отличия.
Ни тогда Сушкова не знала, ни позже не узнала, что это стихотворение было написано задолго до того осеннего дня, о котором мы говорили; тогда не знала и позже не узнала, что оно было напечатано в том же 1830 году и явилось первым выступлением Лермонтова в печати (так ее интересовала литературная судьба поэта!). Таким образом, можно считать, что Лермонтов переписал старое стихотворение, только соотнеся его по смыслу с обстоятельствами.
Для Лермонтова продолжалась та же сложная игра на оттенках увлечения, иронии, уязвленного самолюбия, всего значения которой не могла постичь Сушкова. Через несколько лет, в 1834 – 1835 годах, при новой встрече все это отозвалось бурей.
Приведя стихотворение «Весна», Сушкова добавляет: «Внизу очень мелко было написано карандашом, как будто противуядие этой едкой по его мнению, правде:
Зови надежду – сновиденьем,
Неправду – истиной зови,
Не верь хвалам и увереньям,
Лишь верь одной моей любви!
Такой любви нельзя не верить,
Мой взор не скроет ничего;
С тобою грех мне лицемерить,
Ты слишком ангел для того!»
Публикуя это стихотворение уже после смерти Лермонтова, в 1844 году, Сушкова его даже озаглавливает: «К ней же». То есть к ней, Сушковой. Она не знала, что будет жестоко уличена. Это стихотворение написано осенью 1831 года. Через год после того, как Сушкова его «получила». И обращено оно к другой женщине.
Сушкова пишет: «Сашенька и я обращались с Лермонтовым как с мальчиком, хотя отдавали полную справедливость его уму. Такое обращение бесило его до крайности, он домогался попасть в юноши в наших глазах, декламировал нам Пушкина и Ламартина, и был неразлучен с огромным Байроном. Бродит, бывало, по аллеям и притворяется углубленным в размышления, хотя ни малейшее наше движение не ускользало от его зоркого взгляда».
Притворялся, что углублен в размышления! Да ведь именно летом 1830 года Лермонтов написал свое бурное приветствие Июльской революции! К этому же времени относится его знаменитое «Предсказание»! И малейших указаний в тексте «Записок» нет на то, что Сушкова была знакома с какими-либо подобными произведениями Лермонтова, знала что-нибудь о его настроениях в эту пору.
Читаем текст «Записок» дальше: «Вечером я получила записку от Сашеньки: она приглашала меня к себе и умоляла меня простить раскаявшегося грешника и, в доказательство истинного раскаяния, присылала новые стихи (Сушкова приводит стихотворение «У ног других не забывал», в котором есть строки: «Все сердце будет мне шептать: «люблю, люблю одну»).
Я отвечала Сашеньке, что записка ее для меня загадочна, что передо мною никто не виноват, ни в чем не провинился и, следовательно, мне некого прощать».
Это «обращенное к Сушковой» стихотворение написано также год спустя, в августе или сентябре 1831 года. И обращено оно так же к другой женщине.
Не отказавшись, при воспоминании, от ролей 1830 года, Сушкова хочет еще и преувеличить степень увлечения Лермонтова, что, конечно, должно было в весьма сильной мере в ту эпоху, когда писались «Записки», польстить ей. Уже почти в конце главы, посвященной 1830 году, она пишет: «Долго, очень долго будет его имя жить в русской литературе – и до гроба в сердцах многих из его поклонниц».
Мемуаристка искала приюта в сени великого имени…
Первого октября 1830 года черноокая красавица упорхнула в Петербург, проникнутая мыслью о балах, поклонниках и весьма положительными помышлениями о замужестве.
По ее утверждениям, поэт посвятил ее отъезду два стихотворения: «Свершилось! полно ожидать» и «Итак, прощай! впервые этот звук».
4
Старые знакомые встретились через четыре года в Петербурге. Лермонтов – так хорошо и недобро помнивший прошлое. Сушкова – теперь растерянная перед так и не складывающейся жизнью и оплошно зачислившая Лермонтова в возможные претенденты на ее руку.
Лермонтов был уже офицером-гвардейцем. Сушкова оставалась все еще невестой на выданье, по понятиям того времени невестой перезревшей.
В «Записках» Сушкова не скупится на откровенные заявления о пробудившейся любви к Лермонтову: «Все мои помышления были для Лермонтова. Я вспоминала малейшее его слово, везде видела его жгучие глаза, поцелуй его горел на моей руке, еще раздавался в ушах, отдавался в сердце, но я не признавалась себе, что люблю его».
Наконец кульминация. 26 декабря 1834 года происходит объяснение. «…Я ничего не помню из нашего несвязного объяснения, но счастье мое началось с того вечера. …я сказала ему, что люблю его больше жизни, больше чем любила мать и поклялась ему в неизменной верности».
Сушкова говорит, что она полюбила Лермонтова, никогда до того не любивши. «Наконец-то я полюбила; мало того, я нашла идола, перед которым не стыдно было преклоняться перед всем светом».
Когда «Записки» были опубликованы в 1869 году, с резкой их критикой выступила ее родная сестра Е.А. Ладыженская. Вспоминая о времени, когда прошел уже довольно значительный срок после разрыва отношений между Лермонтовым и Сушковой, Ладыженская говорит, что и тогда еще «отнюдь не было воздвигнуто кумирство Михаилу Юрьевичу. Он обожествлен гораздо позднее».
5
Сушкова писала: «…я гордилась его любовью, он обогатил, он украсил жизнь мою, вот мой кумир, — он вдохнул бессмертную любовь в мою бессмертную душу».
Выслушаем теперь другую сторону. После первых встреч с Сушковой в Петербурге Лермонтов писал в Москву своей поверенной М.А. Лопухиной: «…Эта женщина – летучая мышь, крылья которой цепляются за все, что попадется на пути! – Было время, когда она мне нравилась, теперь она меня почти принуждает за нею ухаживать… есть что-то в ее манерах, в ее голосе такое жесткое, отрывистое, изломанное, что отталкивает; страсть ей нравиться, перешла в удовольствие в том, чтобы ее компрометировать, чтобы видеть, как она запутывается в своих собственных сетях».
В письме к А.М. Верещагиной, написанном позже, когда уже отношения с Сушковой были прерваны, Лермонтов рассказывает обо всем подробно: «Если я начал с того, что стал за нею ухаживать, это явилось отблеском прошлого… в свете я стал более холодным с нею, чтобы показать, что больше ее не люблю и что она меня обожает (что по существу ложь), открыто ее покинул, стал насмешливым и дерзким, холодным и жестоким с ней перед людьми, стал ухаживать за другими… Она была смущена и смирилась – это дало повод толкам и придало мне вид человека, одержавшего полную победу; потом она принялась меня всюду бранить, но ее ненависть показалась всем уязвленной любовью. Потом она пыталась меня вернуть напускной печалью – я не вернулся – и всем искусно воспользовался. Но вот забавная сторона истории: когда я увидел, что с нею надо порвать, я живо нашел средство; — я написало анонимное письмо; «М-ль: Я человек который Вас знает, но которого Вы не знаете, и т.д., предупреждаю Вас – остерегайтесь этого молодого человека: М.Л. он Вас совратит и т.д…. вот доказательства (глупости) и т.д.» Письмо на четырех страницах!.. Я искусно направил его в руки тетки; в доме – гром и молния. …мадемуазель сообщает мне о страшной и непонятной новости; она говорит, что ее родственники запрещают ей разговаривать и танцевать со мною; — так велась эта трогательная авантюра… «Итак, вы видите, я хорошо отомстил за слезы, которые меня заставляло проливать кокетство м-ль Сушковой пять лет назад; о! дело в том, что мы еще не свели счетов: она заставила страдать сердце ребенка, а я только заставил помучиться самолюбие старой кокетки».
Лермонтов прекрасно понимал Сушкову. Игра. Он не хотел оказаться в проигрыше. Мысль о женитьбе на Сушковой была для Лермонтова неприемлемой.
Мы далеки от создания иконописного облика Лермонтова. Но была ли у кого-либо привилегия на биографию, в которой нет срывов? Стремясь постигнуть себя, существо своего сложного характера, поэт шел трудными путями, искал выходы. И этот поиск всегда был честным.
6
Юношеская влюбленность Лермонтова в Сушкову отразилась в его стихотворениях. Группа этих стихотворений получила название сушковского цикла. К сушковскому циклу принято относить следующие стихотворения: «К Сушковой» («Черноокой») (I, 32), «Благодарю» (I, 152), «Нищий» (I, 154), «Стансы» («Взгляни, как мой спокоен взор») (I, 160), «Я не люблю тебя, страстей» (I, 263), «Звезда» (I, 270), «Нет! – я не требую вниманья» (I, 97), «Прости, мой друг!.. как призрак, я лечу» (I, 111). Но необходимо учитывать возможность переадресовки некоторых стихотворений 1830 – 1831 года. Сушковский цикл – лирический дневник юноши; несмотря на традиционную романтическую стилистику, стихи цикла отличаются психологической точностью и конкретностью: зарождение чувства, которое сам поэт еще не решается назвать любовью,
Вблизи тебя до этих пор
Я не слыхал в груди огня.
Встречал ли твой прелестный взор –
Не билось сердце у меня.
(I, 132)
и дальнейшее его нарастание, вылившееся в горечь неразделенной любви. Биографическая конкретность проникает и в поэтическую стилистику – «притворное вниманье», «острота речей», насмешка и «презренье», «блеск чудных глаз», «чудный взор» — все это отражает реальную ситуацию отношений Лермонтова и Сушковой. Образ любви-страдания как абсолютного и исключительного по силе чувства («Такой любви нельзя не верить») пройдет через всю лирику Лермонтова. Отвергнутая любовь несет герою разочарование во всех ценностях – и земных и небесных:
Чем успокоишь жизнь мою,
Когда уж обратила в прах
Мои надежды в сем краю,
А может быть, и в небесах?..
(I, 161)
Но и к неразделенной любви Лермонтов предъявляет абсолютные критерии, предпочитая светской благосклонности определенность, «чистоту безответности».
О, пусть холодность мне твой взор укажет,
Пусть он убьет надежды и мечты
И все, что в сердце возродила ты;
Душа моя тебе тогда лишь скажет:
Благодарю!
(I, 153)
Важная особенность стихов сушковского цикла в том, что их написание совпало с открытием Лермонтовым поэзии Байрона. Многие мотивы цикла – неразделенной любви, памяти, разлуки, смерти и другие представляют собой реминисценции из его стихотворений. Однако связь с английским поэтом далеко превосходит сферу обычных литературных влияний. По убедительному предположению современных исследователей, «огромный Байрон», с которым Лермонтов не расставался, был биографией Байрона, написанной Т. Муром. И свой собственный жизненный опыт Лермонтов интерпретировал в то время сквозь призму судьбы (а не только поэзии) Байрона, стремясь найти в своей жизни сходство с его жизнью, часто формируя свое поведение и эмоциональное восприятие по образу и подобию английского поэта. Однако основой для появления его произведений явились действительные события жизни Лермонтова и его собственное восприятие этих событий.
В этом плане, на наш взгляд, интересны два следующих стихотворения сушковского цикла: «Нищий» и «Я видел раз ее в веселом вихре бала».
Стихотворение «Нищий» написано 17 августа 1830 года под впечатлением встречи со слепым нищим после посещения Лермонтовым, Сушковой, Столыпиным и другими богомолья в Троице-Сергиевской лавре. Нищий рассказал им о молодых «господах», бросивших ему камни вместо денег. В семье Столыпиных об этом случае рассказывали иначе: будто бы Сушкова сама из шалости подала нищему камень. Этот эпизод послужил основой для изображения жестокости и равнодушия Сушковой влюбленному в нее Лермонтову.
Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Обмануты навек тобою!
(I, 154)
Ноты горечи, мотивы несбывшихся надежд, отвергнутого чувства, характерные для лирики Лермонтова, получили в стихотворении поэтически емкое выражение.
Другое стихотворение, основанное на действительных фактах, повествует о драматизме любовных переживаний лирического героя. Это потрясающий портрет возлюбленной: перед его взором проносится «тень с насмешкою пустой», «лицо бесцветное и взоры ледяные» (I, 275). Но ведь это напоминает изображение медузы. Этот портрет рисовала уже не любовь, а сердце, изболевшееся от любви, которое только и может сказать: «Будь счастлива несчастием моим».
Так печально закончился этот «роман», о котором поэт сказал: «Возможно ль! первую любовь// Такою горечью облить…»
|
